Автор: К. С.
Синие пятна
рассказ
Она протирает бывший некогда белым стол, тщетно пытаясь избавиться от синих пятен. Почему её ручки постоянно протекают? Глубоко безразлично она слушает громкий крик матери о её безалаберности. Она корова? Вполне возможно. Тварь? Ещё какая. К чему это отрицать. Гораздо проще слиться с этой синей тряпкой в ее руке. Притвориться, что у тебя нет аргументов на все эти заявления. А в чем смысл? Орать будут на полчаса дольше. Заберут телефон. И все. Минута славы не стоит дневного отсутствия возможности связаться с кем-либо. Подруги. Мама всегда говорит, что им на неё глубоко чихать, и ее обязательно бросят в какой-нибудь обязательно трудный момент жизни. Ну и что? Зато сейчас у неё есть, кому прислать мемчик, и получить смеющийся смайлик в ответ. И все-таки обидно. Как некстати проснулась уязвлённая гордость. В такие моменты ей всегда хотелось именно плакать. Она делала это в детстве, она делала бы это и сейчас, но ещё одной причины для повторения вечной пластинки «Я будто опять с твоим папой живу» ей совершенно не хочется. Да и жалко папу. Нет, не из-за постоянного поругания его мамой, совсем нет. Она уверена, что ругать его есть за что. Говорят же, что если ты начал икать, значит, тебя кто-то вспомнил. А папу в этом доме вспоминают так часто, что он, наверное, уже даже пить не может. Она представила папу с бутылочкой пива, который только прикасается к горлышку и тут же начинает икать. Ей чрезвычайно смешно от этого глупого предположения, и она прячет улыбку в дальних закромах своего мозга: достанет в подходящий момент. Странное, вообще, это слово «Папа». Для ее папы оно совершенно не подходит. Он скорее отец. Такой, к которому очень хочется добавить «биологический». Папа, что-то родное и близкое, а с ее папой можно поговорить разве что о погоде, когда он в трезвом виде, и про фильм «Сумерки» в нетрезвом. По телефону. Ее однажды попросили назвать важных для неё людей в порядке убывания. «Папа» не вошел даже в третий десяток. А как бы повернулась ее жизнь, если бы ее забрал к себе папа? Два вечно недовольных нытика без денег, сказала бы мама. Она представляет себе это по-другому. Карты, шахматы и русский рок в «Ладе Калине». Она всё-таки кое-что знает о своём папе. Собака жмётся к ноге кричащей мамы и она, глядя на затравленный вид собаки, грустно улыбается. Она в своём роде тоже затравленный напуганный зверёк. Только собаку пугают полотенцем, а ее отбиранием телефона. И все же денег у них бы точно не было. Папа зарабатывает немного, это она давно усвоила. Становится слишком тихо. Значит ли это, что все закончилось? Может быть, да. Но идти проверять она не торопится. Совсем не интересно сейчас изучать очередной скачок настроения ее воспитателя. Хочется оттирать это пятно вечно, чтобы все игнорировали ее существование, как она в свою очередь игнорировала это пятно. Так какой бы она была, если бы жила с папой? Наверное, менее нервной, более безответственной. Но одно точно осталось бы неизменным. Та, параллельная, она тоже оттирала бы пятно от ручки и думала, какая же жизнь была бы у неё, если бы...
В центре вселенной
рассказ
Она сидит на холодных качелях. Медленно качается, подставляя лицо легкому ветерку, а вокруг лишь темнота. Долгожданная прохлада поглотила весь этот маленький мир, заключённый в пределах двора. Над головой огромные звёзды, такие незнакомые в больших городах, но такие близкие и родные здесь. Странный, уютный, маленький пограничный городок, в котором бурно смешиваются два великих народа. Здесь никто и не думает освещать детскую площадку ночью, здесь новая горка - невиданное чудо, здесь днём на всех турниках висят ковры, и периодически недовольные женщины выходят выбивать из них пыль... Она слегка трёт уставшие глаза, но продолжает сидеть. Какой странный день был сегодня. Донельзя жаркий, оглушающий. Солнце подогревало улицы с пешеходами, играющих в догонялки детей и, не находя тебя среди них, заглядывало прямо в окна, опаляя квартиры. Она изжарилась дома и решила, что на качелях будет лучше. Ветер, в конце концов. Кто же знал, что он будет горячим. Словосочетание «горячий ветер» она до сей поры считала оксюмороном. Однако теперь он нагло развевал её волосы, пока она пыталась, как следует, раскачаться. Мимо пробегала загорелая ребятня с мороженым, в траве звонко гудела саранча. Жара давила и угнетала. А сейчас? Что вдруг изменилось с наступлением ночи? Двор, ярко освещаемый солнцем, погрузился в полный мрак. Приятный холод остудил металл качелей. Она не понимала лишь одного, как жители домов упускают это чудо. Разве это не прекрасно, встречать это небо, эту темноту, эту прохладу каждое лето? Почему вдруг все опустело. Может быть, они просто привыкли? Ею овладевает странное ощущение, будто во всей вселенной есть только она, качели и эти звёзды. Но страх не ощущается, она не угадывает в темных силуэтах горок и лазалок чудовищ. Ей не одиноко, рядом миллиарды небесных точек и скрип несмазанных качелей. Она не тонет в темноте, она растворяется, становясь единым целым, и, впервые в жизни, ей не хочется заткнуть окружающий звук наушниками. На губах появляется блаженная улыбка. И всё же, какое счастье, что жильцам надоело это видеть. Она представляет, как на улицу выливается огромное количество детей, деловито выходят бабушки, раздражённые взрослые. Она вновь слышит звуковой шум, создаваемый ими, и почему-то становится жарко. Как хорошо, наверное, верить в жизнь после. Если бы это могло быть Раем. Быть вечным, сидеть на краю деревянной сидушки и смотреть вверх, стремиться к огромным звездам. Всегда.
Она тоскливо трёт глаза, слушая, как на заднем плане опять кричит ее мать. Она уже привыкла. Так она себе говорит. На самом деле, совсем нет. Никогда невозможно привыкнуть к постоянным упрекам и раздражённым окрикам, и, чтобы ни говорили, она и мама никогда бы не сошлись, будь они незнакомыми друг другу людьми. Крики заглушает музыка, но это все совершенно не то. Она хочет туда, она хочет обратно. Она отчаянно пытается, пытается запечатлеть это небо, эту темноту, эту тишину на бумаге, но руки не слушаются. Не такие слова, не такие звёзды, не такие качели... или просто она уже не такая? Ей все равно, она плачет, и слезы оставляют пятна, размазывают по бумаге это единственное воспоминание, в которое она пряталась, последнее воспоминание полное безопасности и комфорта. Она отчаянно боится забыть, однажды проснуться и потерять этот защитный барьер, оказаться одной против безжалостных криков. Одной, без звёзд, ждущих ее где-то там, в маленьком пограничном городке в центре вселенной.
Она тоскливо трёт глаза, слушая, как на заднем плане опять кричит ее мать. Она уже привыкла. Так она себе говорит. На самом деле, совсем нет. Никогда невозможно привыкнуть к постоянным упрекам и раздражённым окрикам, и, чтобы ни говорили, она и мама никогда бы не сошлись, будь они незнакомыми друг другу людьми. Крики заглушает музыка, но это все совершенно не то. Она хочет туда, она хочет обратно. Она отчаянно пытается, пытается запечатлеть это небо, эту темноту, эту тишину на бумаге, но руки не слушаются. Не такие слова, не такие звёзды, не такие качели... или просто она уже не такая? Ей все равно, она плачет, и слезы оставляют пятна, размазывают по бумаге это единственное воспоминание, в которое она пряталась, последнее воспоминание полное безопасности и комфорта. Она отчаянно боится забыть, однажды проснуться и потерять этот защитный барьер, оказаться одной против безжалостных криков. Одной, без звёзд, ждущих ее где-то там, в маленьком пограничном городке в центре вселенной.
