Автор: Полина Крутикова
Мира, детство, электричка
рассказ
Мир пылал гроздьями рябины, пока солнце медленно выползало из-за горизонта. Так медленно, будто откладывало уже третий будильник перед тем, как
проснуться.
Пригородная электричка размеренно скользила по окраине города мимо одинаковых многоэтажек, в разномастных окнах которых занимался алеющий рассвет.
Мира была единственным пассажиром в стареньком вагоне, убегающем
от бетонных коробок и грязных бензиновых дорог. Солнце, похожее на огромный ярко-оранжевый яичный желток, наполняло вагон матовым теплым светом.
Свет этот, такой объемный, что хотелось потрогать его руками, создавал странное ощущение, словно этот маленький мир дряхлого, местами проржавевшего вагона существует где-то в безвременном пространстве яркого тепла и мерного стука колес, а время только отдаляется от него, как город за окном.
Мире казалось, что наполняющие ее чувства всеобъемлющего счастья и
топленого, как молоко, предвкушения, сейчас разорвут ей грудную клетку.
Хотелось и, одновременно, совсем не хотелось плакать, и она просто улыбалась,
глядя, как многоэтажки, пятиэтажки и одинокие старые косые домики
сплетаются в привычный глазу городской узор.
Колеса убаюкивающе постукивали, и Мира, прислушавшись, в их размеренном стуке угадывала отдаленное тиканье часов.
Мира отсчитывала стуки колес, как отсчитывают секунды, пока за окном пробегали ее школа с голубым крыльцом, старый двор с одинокой качелью, институтские корпуса и девятиэтажки общежитий. Она куталась в красную бахромчатую шаль и ждала.
Мира знала, что как только электричка прибудет на нужную ей станцию со смешным названием, написанным на выцветшем синем табло, как только колеса-часы остановятся, ей вдруг станет принадлежать целое огромное лето и маленький ярко-зеленый рюкзак. Мира знала, что на перрон выбежит девчушка лет восьми в сарафане на широких лямочках, в босоножках с розочкой, и в этой девчушке, звенящей, как стеклянный шарик, она ни за что не узнает себя.
Мира знала, что этот лохматый колокольчик с грязными коленками и
немытыми ладошками обязательно встретит бабушка в белом платке и
красной бахромчатой шали, пахнущая иван-чаем и луковыми пирожками, а
за перроном в стареньком желтом запорожце, похожем на огромный одуванчик, их будет ждать улыбающийся в усы дедушка, в пропахших табаком карманах которого всегда спрятаны самые вкусные на свете карамельки.
Одуванчиковый запорожец привезет их, пыхтя и кряхтя, к двухэтажному бревенчатому домику, потемневшему от времени и заслоненному от дорожной пыли раскидистой яблоней. И их обязательно встретит лаем рыжий брехливый пес, меняющий клички от Тузика до Дружка по несколько раз на дню.
И мир будет таким чистым и ясным, каким бывает только в детстве, когда утро наполнено запахом травы, домашнего творога, бабушкиных рук и дедушкиного табака, а за окном живет бесконечное, вечное, огромное лето…
…Мира знала, что увидит, если выглянет в окошко, когда электричка
остановится на станции со смешным названием на свежевыкрашенном синем табло.
Каждый год, 1 июня, в 5:15 на вокзал приходила маленькая электричка, состоящая из трех стареньких обшарпанных вагонов с окнами, обклеенными наклейками и помеченными отпечатками сотни пальцев и носов. Мира садилась в нее единственным пассажиром, и, пока солнце щекотало лицо и время, наблюдала, как мимо проносится ее жизнь, унося туда, куда рвалась ее душа.
Электричка совершала только одну остановку: на той самой станции, где детство Миры, ее бабушка с дедушкой и любимый зеленый рюкзак становились реальными и осязаемыми, пусть их и отделяло вагонное окно.
Остановка всегда длилась ровно семь минут. Семь самых коротких на свете минут. На первой секунде восьмой минуты колеса мягко приходили в движение, запуская время в обратную сторону. Счастливые картинки подергивались рябью, как задетые рукой отражения на воде, а затем медленно, постепенно растворялись, и за ними проступали глазницы просыпающихся многоэтажек и сливающиеся в движении общежития, институтские корпуса, старой двор и школа с голубым крыльцом…
проснуться.
Пригородная электричка размеренно скользила по окраине города мимо одинаковых многоэтажек, в разномастных окнах которых занимался алеющий рассвет.
Мира была единственным пассажиром в стареньком вагоне, убегающем
от бетонных коробок и грязных бензиновых дорог. Солнце, похожее на огромный ярко-оранжевый яичный желток, наполняло вагон матовым теплым светом.
Свет этот, такой объемный, что хотелось потрогать его руками, создавал странное ощущение, словно этот маленький мир дряхлого, местами проржавевшего вагона существует где-то в безвременном пространстве яркого тепла и мерного стука колес, а время только отдаляется от него, как город за окном.
Мире казалось, что наполняющие ее чувства всеобъемлющего счастья и
топленого, как молоко, предвкушения, сейчас разорвут ей грудную клетку.
Хотелось и, одновременно, совсем не хотелось плакать, и она просто улыбалась,
глядя, как многоэтажки, пятиэтажки и одинокие старые косые домики
сплетаются в привычный глазу городской узор.
Колеса убаюкивающе постукивали, и Мира, прислушавшись, в их размеренном стуке угадывала отдаленное тиканье часов.
Мира отсчитывала стуки колес, как отсчитывают секунды, пока за окном пробегали ее школа с голубым крыльцом, старый двор с одинокой качелью, институтские корпуса и девятиэтажки общежитий. Она куталась в красную бахромчатую шаль и ждала.
Мира знала, что как только электричка прибудет на нужную ей станцию со смешным названием, написанным на выцветшем синем табло, как только колеса-часы остановятся, ей вдруг станет принадлежать целое огромное лето и маленький ярко-зеленый рюкзак. Мира знала, что на перрон выбежит девчушка лет восьми в сарафане на широких лямочках, в босоножках с розочкой, и в этой девчушке, звенящей, как стеклянный шарик, она ни за что не узнает себя.
Мира знала, что этот лохматый колокольчик с грязными коленками и
немытыми ладошками обязательно встретит бабушка в белом платке и
красной бахромчатой шали, пахнущая иван-чаем и луковыми пирожками, а
за перроном в стареньком желтом запорожце, похожем на огромный одуванчик, их будет ждать улыбающийся в усы дедушка, в пропахших табаком карманах которого всегда спрятаны самые вкусные на свете карамельки.
Одуванчиковый запорожец привезет их, пыхтя и кряхтя, к двухэтажному бревенчатому домику, потемневшему от времени и заслоненному от дорожной пыли раскидистой яблоней. И их обязательно встретит лаем рыжий брехливый пес, меняющий клички от Тузика до Дружка по несколько раз на дню.
И мир будет таким чистым и ясным, каким бывает только в детстве, когда утро наполнено запахом травы, домашнего творога, бабушкиных рук и дедушкиного табака, а за окном живет бесконечное, вечное, огромное лето…
…Мира знала, что увидит, если выглянет в окошко, когда электричка
остановится на станции со смешным названием на свежевыкрашенном синем табло.
Каждый год, 1 июня, в 5:15 на вокзал приходила маленькая электричка, состоящая из трех стареньких обшарпанных вагонов с окнами, обклеенными наклейками и помеченными отпечатками сотни пальцев и носов. Мира садилась в нее единственным пассажиром, и, пока солнце щекотало лицо и время, наблюдала, как мимо проносится ее жизнь, унося туда, куда рвалась ее душа.
Электричка совершала только одну остановку: на той самой станции, где детство Миры, ее бабушка с дедушкой и любимый зеленый рюкзак становились реальными и осязаемыми, пусть их и отделяло вагонное окно.
Остановка всегда длилась ровно семь минут. Семь самых коротких на свете минут. На первой секунде восьмой минуты колеса мягко приходили в движение, запуская время в обратную сторону. Счастливые картинки подергивались рябью, как задетые рукой отражения на воде, а затем медленно, постепенно растворялись, и за ними проступали глазницы просыпающихся многоэтажек и сливающиеся в движении общежития, институтские корпуса, старой двор и школа с голубым крыльцом…
